Лукас Сухарев – перкуссионист из Сыктывкара, многократный победитель всероссийских и международных музыкальных конкурсов. Он с 7 лет играет на ударных. Девятнадцатилетний музыкант – о «боли ударников», о своем отношении к искусству и о том, как написал первую оперу.
– Ты играешь на маримбе. Почему именно она?
– После моего выступления на конкурсе «Щелкунчик» в 2014 году Марк Пекарский сказал, что в XXI веке игра на ксилофоне и малом барабане уже не актуальна, и сейчас ударник может владеть другими музыкальными инструментами. Он также добавил: «Это, конечно, все здорово, но вы не владеете маримбой, поэтому дальше на конкурсе вам, мягко говоря, делать нечего». Только после этого администрация города купила инструмент в гимназию, где я обучался.
– А как удается приобретать новые музыкальные инструменты?
– Приходится очень много трудиться, выезжать на всякие музыкальные фестивали и конкурсы. Важно занимать призовые места, чтобы с тобой вообще разговаривали и рассматривали заявки на приобретение нужного музыкального оборудования. Недавно, после трех лет ожидания в очереди, меня пригласили на личную встречу с главой республики Коми Сергеем Гапликовым. После нашего пятиминутного разговора он выделил 2 миллиона рублей на покупку литавр и концертного вибрафона. Из Голландии их уже отгрузили, так что ждем пополнения в нашем музыкальном семействе.
– Почему возникает такая проблема с ударными?
– Потому что они дорогостоящие и индивидуальные, нелегко найти идеальный вариант, подходящий большинству обучающихся. Плюс качественные произведены за границей. А еще у них достаточно большой размер и вес. И, конечно, сделаны эти установки преимущественно из массива дерева, меди, серебра и кожи. С клавишными или духовыми, например, гораздо проще. Есть хорошие бюджетные варианты из более дешевых материалов, которые не влияют на качество звука, тогда как звучание ударных напрямую зависит от сырья, из которого они сделаны.
– Ты уже написал свою первую оперу. Расскажи, как это происходило.
– Процесс этот очень кропотливый и многослойный. Без помощи своего преподавателя я бы не справился. Надо сразу пояснить, что это одноактная камерная опера «Злоумышленник» по одноименному рассказу А. П. Чехова, продолжительностью не более получаса. По сути мы создаем новый текст на основе исходного. Для начала проводится полный разбор произведения: анализ приемов и образов. Убираются лишние фрагменты текста, потому что оперу будут ставить на сцене. И слово «поющееся» звучит дольше «произносимого», поэтому некоторые слова приходится заменять, прозу – переводить в стихи. Нужно дублировать особенно яркие выражения для воздействия на слушателя и передачи эмоций героев. При этом нельзя искажать стилистику произведения и идею автора в принципе. Уже потом происходит создание нот для фортепиано, других инструментов и хора, если они есть.
– Слышал ли ты о синестезии? Римский-Корсаков, Дебюсси, Скрябин были синестетами. Можешь отнести себя к этой категории людей?
– На занятиях мы обсуждали цветной слух Скрябина, но я не знал, что это так называется. У меня такого нет. Я, скорее, вижу ассоциации. Например, когда на фортепиано я играю 11-ю сонату Бетховена, мне представляется весна, какие-то поля, и все это желтого цвета. Но сказать, что музыка для меня имеет вкус, запах или форму я не могу.
– Существует ли мистика в музыкальной сфере?
– Думаю, нет. Но я уже в который раз убеждаюсь, что Вселенная, определенно, посылает какие-то сигналы. Например, тот же Скрябин. Он умер в 43 года якобы от того, что выдавил фурункул. Но я уверен, что это произошло потому, что Александр Николаевич полез не совсем туда: желал разрушить все и создать новый мир, считал человека Богом. Его быстренько настигла Вселенная, «а-та-та» сделала, и всю лавочку закрыла. Поэтому, как бы ни были всемогущи музыканты, нельзя переходить границы. Мистики нет, есть понимание того, что мы люди, творящие во благо жизни, а не ради самоутверждения и уничтожения всего сущего.