Александр Голубев — иконописец, художник, в прошлом жонглёр. Он смог побороть рак и считает себя очень счастливым человеком.
Александр Голубев окончил цирковое училище ГУЦЭИ в Москве. Его заметил Юрий Куклачёв и пригласил работать ассистентом. После свадьбы Александр ушёл из цирка, переехал в Омск, родной город жены, и начал рисовать. 12 лет назад у него диагностировали рак лимфоузлов, но он не сдался. Сейчас Александр Голубев живёт в Петербурге, пишет иконы и необычные картины.
— Как вы пришли к иконописи?
— В Омске 30 лет назад мы с преподавателями художественно-графического факультета педагогического института начали первыми изучать и восстанавливать каноническую технику иконописи яичной темперой. Именно так писали Феофан Грек, Даниил Чёрный, Андрей Рублёв, Дионисий. Литературы никакой не было, но постепенно мы выработали правильную технику и написали несколько хороших, больших икон для Петербурга в Крестовоздвиженский храм и в Александро-Невскую Лавру.
— Чем, кроме техники, различается иконопись и живопись?
— Художник иконы никогда не подписывает, в отличие от живописных работ. Он, благословясь, повторяет лик святого в лучших канонических традициях и отходит в сторону. После того как люди икону намаливают, её сложно назвать своей. К тому же иконопись — это соборный труд, совместный. Тут нет ни худшего, ни лучшего. Важен и человек, который сделал доску для иконы и обработал её, и тот, кто растёр краски, и сам художник. А потом икона начинает жить своей, не всегда понятной нам, жизнью.
— Ваши иконы тоже живут своей жизнью?
— Даже не могу сказать, что они мои. Один раз позвонили из Крестовоздвиженского храма и сказали, что икона Пантелеймона Целителя, которую я написал, вдруг замироточила. Сначала не поверил. Но когда приехал в храм, увидел огромную толпу людей и икону, которая действительно мироточила. С неё стекали капли, похожие на масло, очень приятно пахнущие. С чего вдруг? Видимо нам, маловерам, такие вещи иногда нужны.
— Вы носите очки с очень мощными линзами. Плохое зрение не мешает писать картины?
— Я изображаю мир именно таким, каким его вижу с близорукостью в -28, а сейчас может и больше, леплю цветом формы. Из-за зрения мне не дана графика, поэтому могу назвать себя колористическим конструктивистом. Вижу мир в пятнах, но чётко знаю улицы в Москве, каждую выбоину. А в цирке на гастролях ни разу не споткнулся. У меня прекрасная тактильная память.
— Как вы попали в цирковую сферу?
— Это связано с историей из детства. Я жил рядом с Казанским вокзалом, и мы с ребятами часто лазали по вагонам поездов. Воровали бутылки и сдавали их цыганам, которые подъезжали на лошади с телегой. Однажды мы нашли коробку шоколадных конфет в вагоне бригадира. Разобрали их по карманам, а на вокзале нас встретил участковый. Всех поставили на учёт в детскую комнату милиции. Там капитан определила меня в цирковой кружок Центрального дома культуры железнодорожника. С этого всё и началось.
— На ваших картинах можно часто увидеть красный квадрат. Он что-то обозначает?
— Красный квадрат — символ надежды. Это не в пику Казимиру Малевичу, он шикарный академист. Но зачем чёрный квадрат? Помню, мы в детстве играли, смотрели на мир через стёклышки. Самое ценное — красное, его было сложно найти. Через него всё выглядело таким загадочным, красивым. А с чёрным квадратом будет одна темнота. Холст дан для положительных эмоций.
— Во время болезни вы не теряли силу духа. Что поддерживало вас?
— Когда узнал диагноз, сразу вспомнились слова дедушки: «Жить надо достойно, но и умирать надо красиво». Первая мысль была не о том, что скоро умру, хоть это и была третья степень, а о том, как семья будет без меня. Ведь жена и дети привыкли, что плачу за квартиру, организую поездки, слежу за всем. Не мог их оставить. А себя не жалел. Было тяжело смотреть на молодых ребят в НМИЦ онкологии им. Н.Н.Петрова, которые прошли через химиотерапию. Я-то пожил, был счастливым, а у них всё только начиналось. Это было тяжёлое испытание. Но, как говорят верующие, Господь больше, чем ты можешь вынести, тебе не пошлёт.