Авторы английских и французских новостей, как правило, стараются назвать (или хотя бы описать) тех, кто совершает поступки — то есть, собственно, героев сюжета. В российских их упоминают далеко не всегда. И, кажется, что со временем это происходит все реже. Человек «отравлен», вред океану «нанесен», а самолет «сбит», но фигура того, кто «отравил», «нанес» и «сбил», остается в тени. Колумнист The New York Times, редактор The Russia File и «Медузы» Максим Трудолюбов анализирует эту особенность российского медийного и политического языка с психологической и лингвистической точек зрения. И советует книги о тех политических культурах, где с этим справились.
В языке официальных заявлений всегда много безличных конструкций и страдательного залога («тема затрагивалась», «складывается впечатление»). «Видимо, там полностью погрузились в закулисные интриги», — заявила представитель российского МИДа Мария Захарова в ответ на то, что Франция и Германия возложили на Россию ответственность за отравление Алексея Навального нервно-паралитическим веществом военного назначения.
Пассивные и безличные конструкции господствуют не только в сообщениях об убийствах и экологических катастрофах, но и в дискуссиях об истории, особенно советской. «Жестоким преследованиям подвергались целые народы», «каждому могли быть предъявлены надуманные и абсолютно абсурдные обвинения», «миллионы людей объявлялись врагами народа», — это цитаты из речи президента Владимира Путина на церемонии открытия мемориала «Стена скорби». Кто подвергал, предъявлял и обвинял, неясно. В той речи была и настоящая находка: «Репрессии не щадили ни талант, ни заслуги перед Родиной, ни искреннюю преданность ей». Глагол здесь в действительном залоге и подлежащее есть, но в его роли выступает слово «репрессии», как будто речь идет о каком-то гневном божестве или о стихийном бедствии вроде шторма или цунами.
Пассивные, безличные или неопределенно-личные конструкции — большие друзья политиков — конечно, не только российских. Безусловно, мы знаем, что преступления кто-то совершал, а репрессиями кто-то руководил, но постепенно привыкаем к тому, что говорить об их «авторах» не принято. Привычка к таким фразам настолько сильна, что многие употребляют их, не задумываясь. Хотя в случае с политиками безличность эта вполне стратегическая.
«Невозможно работать и жить дальше, не назвав преступление преступлением. Ведь что такое сегодня наша память о терроре? Это память о жертвах, но не о преступлениях, — так объяснял стратегию властей историк и председатель „Мемориала“ Арсений Рогинский. — Такой национальный консенсус: людей жалко, особенно земляков и родных… Но давайте, в конце концов, попытаемся разобраться, кто это сделал и зачем. Пока мы не поставим вопрос именно так, у нас будет ущербная, однобокая память. Мы так и останемся добровольцами, которые ухаживают за чьими-то забытыми могилами».
Избегать ответственности можно с помощью множества разных речевых приемов. Например, такого: «Я оказался в ловушке между плохими и худшими вариантами».
Comentarios