Маленький дом с большой историей

Извилистая узкая улочка в Сокольниках — историческом районе Москвы. По правую руку виден комплекс невысоких строений из тёмно-бордового кирпича, в прошлом ансамбль Работного дома и Дома трудолюбия. Сейчас все здания на реставрации, кроме одного — заброшенного приюта имени доктора Ф.П. Гааза.

— Этот дом является культурным наследием регионального значения. Государственная экспертиза была проведена ещё в 2016 году, и с тех пор строение находится в очереди на реставрацию. В начале 2020 года дом передали под управление государственного молодёжного центра «Сокольники» — правительство хотело сделать из него досуговый центр для детей. Но потом началась пандемия, и проект временно отложили из-за нехватки денег — сейчас всё финансирование уходит на лечение коронавирусных больных, — говорит мой спутник, известный московский архитектор и градостроитель Дмитрий Стоянов. — Там был пожар несколько лет назад, но это нестрашно: даже если прогорели перекрытия, их всё равно можно восстановить, заменив деревянные несущие балки на металлические и укрепив стены. Это здание —ценный образец архитектуры северо-восточной части Москвы начала XX века. На первый взгляд неказистое, но нетиповое, с довольно богатой историей.

Цепи на крыльце также выполняют функцию безопасности: зимой на прямом козырьке скапливается много снега, из-за чего ему требуется дополнительная поддержка.

Мы подходим ближе, к центральному входу. Дмитрий обращает моё внимание на крыльцо дома: двустворчатая деревянная дверь и выступающий козырёк над ней, поддерживаемый двумя цепями.

— Даже это решение является находкой. Цепи здесь не просто так: они отсылают памятнику, установленному на могиле доктора Ф. П. Гааза, имя которого носил приют до революции.

Я вспоминаю то, что ранее краевед Александр Евдокимов рассказывал мне о Гаазе. Он был немцем, в России оказался благодаря приглашению князя Репнина-Волконского. «Святой доктор» — так его называл народ. Гааз посвятил свою жизнь борьбе с ужасными условиями, в которых жили заключённые и ссыльные. Благодаря ему стариков и больных перестали заковывать в кандалы на каторге, а осуждённых — брить налысо. Именно поэтому на надгробном памятнике доктора поместили разорванные цепи — символ свободы.

Похоронную процессию Гааза сопровождала 20000 толпа. Даже сотник, которого послали разогнать зевак, в итоге приказал своему отряду спешится и присоединится к шествию.

Мы обходим здание с правой стороны. Здесь верхняя часть фасада выполнена в виде башенки с прямоугольными навершиями. Дмитрий замечает, что архитектор здания, А.Ф. Мейснер, вообще любил добавлять неожиданные элементы в свои проекты:

— Он был домашним архитектором Шереметевых. Там-то он творил в полную силу, искусно сочетая несочитаемое!

Приют Гааза, конечно, декорирован куда скромнее. За исключением башенки и цепей над входом здесь нет ничего необычного, разве что окна со столярным заполнением — характерная черта стиля модерн. Мы осматриваем строение со всех сторон и видим только ровные пастельно-жёлтые стены с осыпавшейся штукатуркой. Бюджет постройки был весьма ограничен, поэтому даже те немногие украшения, что Мейснер добавил во внешнюю отделку, можно было бы назвать излишествами.

— Не выдержала душа поэта, — смеётся мой спутник.

Из-за ветхих перекрытий на второй этаж дома сейчас подниматься опасно — можно провалиться.

Я показываю Дмитрию фотографии, сделанные внутри дома. Комнаты на них в полном запустении: пол местами проломлен, по углам лежит мусор, стены покрыты копотью. В местных правоохранительных органах мне сказали, что дом имеет дурную славу из-за наркоманов, оккупировавших заброшенное строение. Дмитрий качает головой и говорит, что ему больно смотреть на то, во что превратился исторический памятник.

— Я уверен, его час ещё настанет, — упрямо повторяет он, — некоторые дома ждут своей очереди на реставрацию по десять лет. Лишь бы эта пандемия закончилась! Тогда и до архитектуры у правительства дойдут руки.